Неточные совпадения
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его
в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же,
смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро
пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— Плохо! — говорил штабс-капитан, —
посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся
в пропасть или засядем
в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую
в дальней траве точку, сказавши: «
Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна,
пропала, увидевши, что козаков было тринадцать человек.
В ту же минуту дернуло меня, сознаюсь,
посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло
в глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по корзине листом и
пропало.
Мартышка,
в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту
пропал.
Я опустил руку
в карман и достал оттуда один рубль, потом снова опустил руку во второй раз, но… карман мой был пуст… Мой неразменный рубль уже не возвратился… он
пропал… он исчез… его не было, и на меня все
смотрели и смеялись.
У него вихрем неслись эти мысли, и он все
смотрел на нее, как
смотрят в бесконечную даль,
в бездонную
пропасть, с самозабвением, с негой.
Потом бежал на Волгу, садился на обрыв или сбегал к реке, ложился на песок,
смотрел за каждой птичкой, за ящерицей, за букашкой
в кустах, и глядел
в себя, наблюдая, отражается ли
в нем картина, все ли
в ней так же верно и ярко, и через неделю стал замечать, что картина
пропадает, бледнеет и что ему как будто уже… скучно.
— Ты ничего не понимаешь
в своей красоте: ты — chef-d’oeuvre! Нельзя откладывать до другого раза.
Смотри, у меня волосы поднимаются, мурашки бегают… сейчас слезы брызнут… Садись, — пройдет, и все
пропало!
Ночь была лунная. Я
смотрел на Пассиг, который тек
в нескольких саженях от балкона, на темные силуэты монастырей, на чуть-чуть качающиеся суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только не фортепьян, и женский голос. Глядя на все окружающее, не умеешь представить себе, как хмурится это небо, как бледнеют и
пропадают эти краски, как природа расстается с своим праздничным убором.
— С Михаилом-то подружился? Нет, не то чтоб. Да и чего, свинья! Считает, что я… подлец. Шутки тоже не понимают — вот что
в них главное. Никогда не поймут шутки. Да и сухо у них
в душе, плоско и сухо, точно как я тогда к острогу подъезжал и на острожные стены
смотрел. Но умный человек, умный. Ну, Алексей,
пропала теперь моя голова!
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что
пропала моя голова. Голова не
пропала, а то, что
в голове сидело, то
пропало. Что ты на меня с такою критикой
в лице
смотришь?
Восторженный ли вид капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец» пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но
в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он
пропал, —
в ту минуту старик
посмотрел на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться.
И странное дело: хотя был твердо убежден
в преступлении Мити, но со времени заключения его все как-то более и более
смотрел на него мягче: «С хорошею, может быть, душой был человек, а вот
пропал, как швед, от пьянства и беспорядка!» Прежний ужас сменился
в сердце его какою-то жалостью.
— Какой народ! — говорил он
в сердцах. — Та к ходи, головой качай, все равно как дети. Глаза есть —
посмотри нету. Такие люди
в сопках живи не могу — скоро
пропади.
— Гм! Все равно мальчик. Та к ходи, головой качай. Глаза есть,
посмотри не могу, понимай нету. Верно — это люди
в городе живи. Олень искай не надо; кушай хочу — купи. Один сопка живи не могу — скоро
пропади.
Через год после того, как
пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из Вены
в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из деревни
в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь едет
в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он
посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Выспавшись
в пуховой
пропасти, я на другой день пошел
посмотреть город: на дворе был теплый зимний день», [«Письма из Франции и Италии».
Но для Филаниды Протасьевны пора отдыха еще не наступила. Она больше, чем летом, захлопоталась, потому что теперь-то, пожалуй, настоящая «припасуха» и пошла
в развал. Бегает она, как молоденькая, из дома
в застольную, из застольной
в погреб. Везде
посмотрит, везде спросит; боится, чтобы даже крошка малая зря не
пропала.
— И куда такая
пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной
в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты
смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не
в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «
Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и
пропал, как будто
в воду.
Перекрестился дед, когда слез долой. Экая чертовщина! что за
пропасть, какие с человеком чудеса делаются! Глядь на руки — все
в крови;
посмотрел в стоявшую торчмя бочку с водою — и лицо также. Обмывшись хорошенько, чтобы не испугать детей, входит он потихоньку
в хату;
смотрит: дети пятятся к нему задом и
в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» [
Смотри,
смотри, мать, как сумасшедшая, скачет! (Прим. Н.
В. Гоголя.)]
Увы! Аглая не выходила, и князь
пропадал. Чуть лепеча и потерявшись, он было выразил мнение, что починить дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и князь опять уничтожился.
В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно
посмотрела на князя. Все поняли, что настало разрешение всех недоумений.
Палач угрюмо молчал, Окся тоже. Мыльников презрительно
посмотрел на своих сотрудников, присел к огоньку и озлобленно закурил трубочку. У него
в голове вертелись самые горькие мысли.
В самом деле, рыл-рыл землю, робил-робил и, кроме «пустяка», ни синь-пороха. Хоть бы поманило чем-нибудь… Эх, жисть! Лучше бы уж у Кишкина на Мутяшке
пропадать.
Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась
в голову старика и залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и с мольбою
смотрела на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска
в лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она понимала теперь, как
пропал ее медальон!
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши
пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он — того и
смотри, не под суд, так
в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я, мол, на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись только!"
— Нет, вы только сообразите, сколько у них, у этих французов, из-за пустяков времени
пропадает! — горячился Василий Иваныч, — ему надо землю пахать, а его
в округу гонят:"Ступай, говорят, голоса подавать надо!"
Смотришь, ан полоса-то так и осталась непаханная!
Усталая, она замолчала, оглянулась.
В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не
пропадут бесполезно. Мужики
смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и
смотрела под ноги себе.
— Я ли не
смотрел, сударыня?
В восемь-то лет из барского белья только одна рубашка
пропала, а то у меня и изношенные-то целы.
Некогда
смотреть и думать тогда, чем кончится путь: мчит ли конь
в пропасть, влечет ли волна на скалу?..
— Почему
пропало? Я хоть и реалист и практический человек, но зато верный и умный друг. Посмотри-ка на письмо Машеньки: она будет ждать меня к четырем часам вечера, и тоже с подругой, но та превеселая, и ты от нее будешь
в восторге. Итак, ровно
в два часа мы оба уже на Чистых прудах, а
в четыре без четверти берем порядочного извозчика и катим на Патриаршие. Идет?
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет
пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда
в Кузьмищево все
посматривала на фортепьяно, стоявшее
в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
— И покажу, если, впрочем,
в зоологический сад не отдал. У меня денег
пропасть, на сто лет хватит.
В прошлом году я
в Ниццу ездил —
смотрю, на горе у самого въезда замок Одиффре стоит. Спрашиваю: что стоит? — миллион двести тысяч! Делать нечего, вынул из кармана деньги и отсчитал!
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы
в Слободе думали, что ты и невесть куда
пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи!
Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну, слава богу, добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
— Часто мы видим, что люди не только впадают
в грех мысленный, но и преступления совершают — и всё через недостаток ума. Плоть искушает, а ума нет — вот и летит человек
в пропасть. И сладенького-то хочется, и веселенького, и приятненького, а
в особенности ежели женский пол… как тут без ума уберечись! А коли ежели у меня есть ум, я взял канфарки или маслица; там потер,
в другом месте подсыпал —
смотришь, искушение-то с меня как рукой сняло!
— Да, брат, у нас мать — умница! Ей бы министром следовало быть, а не
в Головлеве пенки с варенья снимать! Знаешь ли что! Несправедлива она ко мне была, обидела она меня, — а я ее уважаю! Умна, как черт, вот что главное! Кабы не она — что бы мы теперь были? Были бы при одном Головлеве — сто одна душа с половиной! А она —
посмотри, какую чертову
пропасть она накупила!
Чем бы я доказал? Ермохин с криком вытащил меня на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то кричал, из окон высунулись головы разных людей; спокойно покуривая,
смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что
пропал в глазах моей дамы, и — ошалел.
— А! Видела я за двадцать лет много честных девушек, которые через год, а то и меньше
пропадали в этой проклятой стране… Сначала человек как человек: тихая, скромная, послушная, боится бога, работает и уважает старших. А потом…
Смотришь, — начала задирать нос, потом обвешается лентами и тряпками, как ворона
в павлиньих перьях, потом прибавляй ей жалованье, потом ей нужен отдых два раза
в неделю… А потом уже барыня служи ей, а она хочет сидеть сложа руки…
— Потому что море… А письма от Осипа не будет… И сидеть здесь, сложа руки… ничего не высидим… Так вот, что я скажу тебе, сирота. Отведу я тебя к той барыне… к нашей… А сам
посмотрю, на что здесь могут пригодиться здоровые руки… И если… если я здесь не
пропаду, то жди меня… Я никогда еще не лгал
в своей жизни и… если не
пропаду, то приду за тобою…
Уйдя, он надолго
пропал, потом несколько раз заходил выпивший, кружился, свистел, кричал, а глаза у него
смотрели потерянно, и сквозь радость явно скалила зубы горькая, непобедимая тоска. Наконец однажды
в воскресенье он явился хмельной и шумный, приведя с собою статного парня, лет за двадцать, щеголевато одетого
в чёрный сюртук и брюки навыпуск. Парень смешно шаркнул ногой по полу и, протянув руку, красивым, густым голосом сказал...
Матвей выбежал за ворота, а Шакир и рабочие бросились кто куда, влезли на крышу
смотреть, где пожар, но зарева не было и дымом не пахло, город же был охвачен вихрем тревоги: отовсюду выскакивали люди, бросались друг ко другу, кричали, стремглав бежали куда-то,
пропадая в густых хлопьях весеннего снега.
Катя не отвечает и завертывается
в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она
смотрит вдоль по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни с серебряными главами… Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как
в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая
пропасть разверзается перед нею. Повозка падает, Катя смеется. «Елена! Елена!» слышится голос из бездны.
Дмитрий Яковлевич встал, и на душе у него сделалось легче; перед ним вилась и
пропадала дорога, он долго
смотрел на нее и думал; не уйти ли ему по ней, не убежать ли от этих людей, поймавших его тайну, его святую тайну, которую он сам уронил
в грязь?
— Ах, да… вот! Представь себе! у нас вчера целый содом случился. С утра мой прапорщик
пропал. Завтракать подали — нет его; обедать ждали-ждали — нет как нет! Уж поздно вечером, как я из моей tournee [поездки (франц.)] воротилась, пошли к нему
в комнату,
смотрим, а там на столе записка лежит. «Не обвиняйте никого
в моей смерти. Умираю, потому что результатов не вижу. Тело мое найдете на чердаке»… Можешь себе представить мое чувство!
— Верно, барин! — сказал Фома, появляясь на пороге. Бледный, нахмурив брови, скривив губы, он
в упор
смотрел на Тараса и глухо говорил: — Верно!
Пропаду я и — аминь! Скорее бы только!
— Не
пропадет! — подхватил Пигасов, — где-нибудь сидит да проповедует. Этот господин всегда найдет себе двух или трех поклонников, которые будут его слушать разиня рот и давать ему взаймы деньги.
Посмотрите, он кончит тем, что умрет где-нибудь
в Царевококшайске или
в Чухломе — на руках престарелой девы
в парике, которая будет думать о нем, как о гениальнейшем человеке
в мире…
Главное достоинство промысловой собаки
в том, чтобы она «широко ходила», то есть далеко обегала дорогу, по которой идет охотник. Наш Лыско появлялся то справа, то слева, — высунет из травы свою острую морду,
посмотрит, куда мы идем, и опять
пропал.
— Экая досада!
Пропал человек! значит, сам хочет…
смотреть на него не могу, всю ворочает. Экой олух! — и бабушка поскорей оборотилась
в другую сторону.
Пожалуйте. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что страшно было
смотреть на них. Маменька когда увидели сих детей своих, то, вздохнувши тяжело, покачали головою и сказали:"А что мне
в таких детях? Хоть брось их! Вот уже трех моих рождений выкидываю из моего сердца, хотя и они кровь моя. Как их любить наравне с прочими детьми!
Пропали только мои труды и болезни!"И маменька навсегда сдержали слово: Павлусю, Юрочку и Любочку они никогда не любили за их безобразие.
Отец был бунчуковый товарищ, Гаврило Омельянович Перекрута; имел"знатные маетности и домашнего добра до
пропасти" — так значило
в записке и добавлено:"и едино-чадная дочь Гликерия Гавриловна, лет взрослых, собою на взгляд опрятненькая, хотя
смотрит сурово, но это от притворства, чтоб все боялись ее и повиновались".